Загадки Петербурга I. Умышленный город - Елена Игнатова

Эта история наделала немало шума. Знаменитый генерал А. П. Ермолов заметил в связи с нею, что генерал А. И. Чернышев в своем праве: одежду казненного всегда получал палач. Чернышеву в просьбе было отказано. Декабрист Н. И. Лорер писал в воспоминаниях: «Председатель Государственного совета Николай Семенович Мордвинов отстоял законных, прямых, ближайших родственников и присудил состояние старшей сестре Захара Чернышева… Известная своим влиянием в то время на петербургское общество старуха Наталия Кирилловна Загряжская из дому Разумовских не приняла генерала Чернышева к себе и закрыла для него навсегда свои двери, да и весь Петербург радовался справедливому решению».

Как же общество отнеслось к восстанию декабристов? По свидетельству А. Е. Розена, «действия или действователи 14 декабря обсуждены различным образом: одни — видели в них мечтателей, другие — безумцев, третьи — бранили, называли их обезьянами Запада, четвертые — укоряли их в непомерном честолюбии; иной порицал безусловно, другой жалел; мало кто судил беспристрастно, и то почти тайно, соображаясь с достоинствами отдельной личности и выпуская из виду главную причину и главную цель».

А. С. Грибоедов, некоторое время находившийся под следствием по этому делу, скажет, что «сто прапорщиков хотели перевернуть Россию», а Ф. В. Булгарин донесет, что среди декабристов были агенты австрийского правительства. «Из русских один только Н. М. Карамзин, имевший доступ к государю, дерзнул замолвить слово, сказав: „Ваше Величество! заблуждения и преступления этих молодых людей суть заблуждения и преступления нашего века!“» (А. Е. Розен). Как и бывает в подобных обстоятельствах, представлен весь спектр общественной реакции: от низости и предательства — до трезвой оценки событий и заступничества (в частности, А. С. Грибоедов не раз будет вступаться за осужденных).

Но не только в событиях 14 декабря, а и в последующем: в приговорах суда и в казни декабристов (13 июля 1826 года) было что-то ирреальное. В приговоре Верховного уголовного суда осужденных разделили на двенадцать разрядов. Собственно судебного разбирательства не было — Верховный суд заочно вынес приговоры по материалам Следственной комиссии, не видя и не выслушав обвиняемых. И что это были за приговоры! Пятеро главных виновников приговорены к четвертованию; следующие, «преступники первого разряда», — к отсечению головы и т. д. «…Каким образом все эти судьи, зародившиеся при Екатерине и возникшие при Александре, не были проникнуты духом кротости этих двух царствований, чтоб так скоро, внезапно отказаться от всего прошедшего и броситься, очертя голову, в пропасть казней и преследований!.. Скажите, где и когда они видели во всю свою долголетнюю жизнь и эти виселицы, и эти каторги в таком числе и в таком размере?» — негодовал декабрист А. В. Поджио.

Редактором «Донесения Верховного уголовного суда» был М. М. Сперанский, либеральнейший советник Александра I, на которого возлагалось в свое время столь много надежд и которого декабристы в случае победы прочили в члены Временного правления — первого правительства нового государства. В докладе Верховного суда, составленном Сперанским, говорилось, что «все подсудимые без изъятия, по точной силе законов наших, подлежат смертной казни». Страшно заглядывать в такие глубины человеческого падения.

Было еще одно странное обстоятельство: целый ряд декабристов оказался осужден Верховным уголовным судом… за цареубийство! «Мне суждено было переходить от удивления к удивлению. Я не знал, что есть суд надо мною — теперь узнал, что он уже и осудил меня… думал, что меня осудят за участие в бунте, — меня осудили за цареубийство. Я готов был спросить: какого царя я убил или хотел убить?» — вспоминал С. П. Трубецкой.

Четвертование, отсечение головы… Да в России уже более полувека не казнили политических преступников! За сто лет до декабристов в Петербурге четвертовали и секли головы, но в сознании дворянства 1820-х годов это отдалено почти так же, как кровавые времена Ивана Грозного!

Император смягчил приговоры: четвертование заменено повешением, отсечение головы — вечной каторгой. В Комендантском доме 12 июля 1826 года осужденным объявили приговоры, а на кронверке Петропавловской крепости уже начались работы — там строили виселицу и эшафот.

Всякая смертная казнь — ужас, но ужас и циническое безобразие казни декабристов поражают воображение. Сооружение виселиц — забытое в России ремесло, а палача пришлось выписывать из-за границы. К. Ф. Рылеева, П. И. Пестеля, П. Г. Каховского, М. П. Бестужева-Рюмина и С. И. Муравьева-Апостола привели к месту казни — но виселица еще не готова, и они ждут. Наконец петли наброшены, скамьи выбиты из-под ног — и трое из пяти: Рылеев, Каховский и Муравьев-Апостол — срываются в яму под виселицей: веревки не выдержали тяжести их тел и кандалов. Запасных веревок нет, за ними посылают в ближайшие лавки, но ранним утром все они еще заперты, и трое людей, видящие своих повешенных товарищей, стоящие тут же гробы, снова ждут. «Бедная Россия! И повесить-то порядочно не умеют», — произнес Сергей Муравьев-Апостол.

При казни присутствовали военные и полицейские чины, место ее исполнения было оцеплено войсками. Ужас происходящего был непереносим для многих: А. Х. Бенкендорф, чтобы не смотреть, ничком лежал на шее своей лошади, священник П. Н. Мысловский лишился чувств… По неписаной традиции сорвавшихся с виселицы следовало помиловать. Но новый военный генерал-губернатор Петербурга П. В. Голенищев-Кутузов приказал вешать снова. Тела казненных оставались на виселице весь день. Ночью их сняли; по слухам, забросали в гробах негашеной известью и зарыли где-то на острове Голодай. Говорили, что во все время казни на кронверке играла музыка оркестра Павловского полка.

Кажется, в столице наступило затишье. В семьях осужденных траур; готовятся в путь несколько женщин — жены декабристов, получившие разрешение следовать в Сибирь за мужьями.

Есть еще одна странность, связанная с историей декабристов, — слухи. «По городу ходили странные и большей частью нелепые слухи, смущавшие и тревожившие народонаселение столицы, особенно простой народ… Так, например, всюду ежедневно ходили слухи о пороховых подкопах под всеми улицами, по которым должны были везти тело покойного императора (тело императора Александра I было привезено в Петербург в начале марта 1826 года. — Е. И.), от заставы до обоих соборов, и под этими последними, подвалы которых будто бы были наполнены бочками с порохом!.. Как ни нелепы были эти слухи, но они легко распространялись в простом народе и держали умы, да и само правительство в тревоге; со стороны последнего, конечно, были приняты все меры предосторожности и опровержения тревожных слухов» (Н. С. Голицын).

Нам, знающим последующую историю, эти слухи кажутся особенно странными. В феврале — начале марта 1826 года никаких подкопов под улицами и пороха в подвалах Казанского и Петропавловского соборов, конечно, не было. Но слухи 1826 года странным образом предвещали то, что произойдет в Петербурге в 1880–1881 годах.

14 декабря в каре Преображенского полка на Сенатской площади вместе с Николаем I был его семилетний сын — цесаревич Александр Николаевич, будущий император Александр II. Люди, которые убьют его 1 марта 1881 года (члены организации «Народная воля»), еще не родились на свет, но они совершат то, о чем сейчас шепчутся в Петербурге. Цареубийцами станут они, а не декабристы, которых казнят, отправят на каторгу за разговоры о цареубийстве, за недонесение о таких разговорах. В 1880 году взрыв потрясет Зимний дворец: динамит в его подвал пронесет народоволец Степан Халтурин. Будет и пороховой подкоп под Малой Садовой улицей в 1881 году… Странная вещь — слухи.

А городское простонародье забывчиво и падко на зрелища: сколько несчастных зевак было побито картечью 14 декабря на Сенатской, но всякое новое происшествие по-прежнему собирает толпы народа. Через несколько месяцев после восстания в Петербурге «…распространился слух, что в такой-то день утром из Казанского собора поведут попа с козлиной бородой! — и в этот день утром вся площадь Казанского собора залилась несметными и густыми толпами народа со всего города: все отовсюду бежали на Казанскую площадь посмотреть попа с козлиной бородой! Долго и тщетно полиция употребляла все меры убеждения народа разойтись, и наконец — прибегла к очень оригинальному способу принуждения к тому, не прибегая к насилию: привезли пожарные трубы с водою — и давай ею с четырех сторон окачивать любопытных! Эти внезапные холодные души миром очистили площадь», — писал Н. С. Голицын. Так — от трагедии к фарсу, что, видно, свойственно жизни.

Время с декабря 1825 по июль 1826 года — словно одна из вершин в истории Петербурга, когда отчетливо просматривалось его прошлое и будущее: жестокость самодержавной власти прошедшего столетия и жестокость революционеров и революции грядущего века.